Елена Волочай: “Когда брутально нарушаются права человека, компромиссов быть не может”

Дата: 09 June 2017 Автор: Ирина Выртосу
A+ A- Підписатися
Правозащитница Елена Волочай / Фото – Валерия Мезенцева

Яркую личность правозащитницы, психолога с опытом судебного эксперта Елену Волочай трудно не заметить – ее излучающие тепло глаза будто приглашают довериться и без страха попросить о помощи. Елена убеждена, что через профессионализм, ответственность и бескомпромиссность гражданского общества в том, что касается защиты прав человека, можно вывести Украину из состояния войны, в прошлом оставить коррупцию и построить надежную судебную защиту.

Миссия организации “За профессиональную помощь”, в правлении которой состоит Елена Волочай, сформулирована, как профессиональная компетентность может помочь развитию гражданских инициатив. Считается, что миссия невыполнима, но Елена каждый день своей работой доказывает обратное.

Свою первую жалобу Елена написала еще школьницей в начале семидесятых, когда ей было… 10 лет. Ее семью выселяли из квартиры аккурат к 1 сентября. И школьница об этом написала в газету “Труд” со словами: “По всей видимости, все дети пойдут на 1 сентября в школу, а мы с братом и мамой будем в палатках ночевать возле горисполкома”. После письма и судебной тяжбы квартирный вопрос решился…

В детстве Лена с жадным интересом смотрела передачи по черно-белому телевизору, а среди них – скупые новости о Хельсинском соглашении, вместе с дедушкой слушала радиопередачи “Голос Америки”, ВВС. А в сарае в семьи девочки стопками лежали выпуски сатирических журналов “Перец”, “Крокодил”, “Вожик” (легко читала на трех языках), также роман-газета Солженицына, изъятая в то время из всех библиотек.

“Наверное, тогда и сложился критический, какой-то ехидный взгляд на политику. Неспроста, я на 16-летие у родителей просила купить мне… транзистор, на нем были нужной длины волны, на которых можно было слушать “голоса” – мы тогда знали, что работают глушилки”, – с улыбкой вспоминает Елена Волочай.

“СУЩЕСТВУЕТ СУДЕБНАЯ ЗАЩИТА ДАЖЕ В ТАКИЕ ВРЕМЕНА, КОГДА ЛЮДИ НЕ ВЕРЯТ В СУД” 

Первое образование (а их у Елены – три) правозащитница получила…  биолога/химика в Харьковском государственном университете (ХГУ, сейчас – Харьковский Национальный университет). Помимо учебы, Елена вместе с другими студентами занималась экологическими правами. Их дружина по охране природы была первой, которая поймала браконьеров-милиционеров. Также ребята отстаивали права студентов на факультете (были проблемы с учебными нагрузками, не соответствующими закону). За свободолюбие их не очень любили в деканате, но не могли не уважать.

– А как же “не высовываться”, “помалкивать”? – спрашиваю у Елены.

“Наша студенческая правозащита уже отличалась от судьбы диссидентов”

– Хороший вопрос. В 1951-м, меньше чем за 30 лет до нашего поступления в университет, в Харькове происходили трагические события – когда в советские времена некоторых студентов, отказавшихся сдавать экзамены на русском, арестовывали и расстреливали. И об этой трагической истории, мы, к своему стыду, узнали намного позже. Среди нас тоже были студенты, которых исключали из университета за украинский язык. Но тогда, когда я училась, в конце 70-х – начале 80-х годов, ХГУ уже был достаточно демократичным. Насколько, правда, демократичным может быть учебное заведение в недемократической стране? Так, в общежитии на улице Отакара Яроша, 10 мы читали самиздат и общались со студентами из многих стран мира, которые прямо говорили нам, что СССР не свободная страна.

Наша студенческая правозащитная деятельность уже сильно отличалась от судьбы диссидентов: мы не осознавали такой опасности и не испытали репрессий.

Но в 1981-м нас не выпустили на стажировку в Польшу – в семейном альбоме лежит список нашей студенческой группы, которая не смогла поехать из-за того, что в Польше продолжались выступления польской “Солидарности” – и мы слышали об этих волнениях только по тем же “голосам”. 

– После студенческой закалки как складывалась ваша правозащитная деятельность?

– Следующим этапом можно назвать защиту прав профессиональных групп. После университета некоторое время я преподавала биологию и химию. Вспоминаю один случай. В конце 90-х годов были длительные невыплаты заработных плат. Иностранцы спрашивали: “Если вам не платят (даже полицейским – это их особенно удивляло), то почему вы ходите на работу?”. И однажды, зайдя в учительскую, я увидела лист бумаги в клетку, на котором от руки было написано нашим председателем профкома: “14 мая занятий не будет – все на забастовку”. Я была против забастовки, считала, что дети должны учиться и не должно нарушаться их право на образование. Но все равно я участвовала в ней вместе со всеми.

Однако мне больше импонировал подход всего лишь четырех коллег на весь пятидесятитысячный город, которые вместо забастовки… подали судебные иски. И они выиграли! Однако руководству такой поступок не понравился, и начались манипуляции, противопоставляя тех учителей, которые через суд отстаивали свои права, всем остальным, вышедшим на забастовку. “Они забрали ваши деньги!”, – так нас пытались рассорить между собой. Хорошо, что люди уже были с иным мышлением. Не так просто было обвести всех вокруг пальца.

Тогда не каждый пошел на защиту своего права. А я для себя сделала важный вывод: существует судебная защита даже в такие времена, когда люди тотально не верят в суд.  

“Наука может спасти жизнь человека”

Еще один важный этап в моей жизни – это работа судебным экспертом. В 1995 году, имея уже 4 года интенсивной психологической практики (исследования, частные консультации, работа со взрослыми), меня впервые пригласили в качестве независимого эксперта в одном уголовном производстве, где девушка обвинялась в убийстве.

Когда я шла к ней в камеру, я слышала лязг замков, особую тишину несвободы. Я понимала, что вот то место, где люди живут совершенно другой жизнью. Но когда я вошла в ее камеру, первое, что увидела – чистую комнату и аккуратно сложены вещи. А передо мной стояла опрятная девушка – она никак не вписывалась в образ заключенного человека, существовавший в моей голове.

Я провела психологическую экспертизу: оказалось, что были причины, почему она так себя повела. Медики называют это “законом парных случаев” – если на рентген привезли человека, который проглотил ложку (редкий случай), то с таким же случаем привозят и еще кого-то (хотя это и редкость). Так вот, когда эта девушка была маленькой, ее пьяный отчим кинулся на маму с топором, и она, четырехлетняя малышка, стала между ними, и взрослый мужчина ее пытался душить.

Через много лет она по стечению обстоятельств попала в идентичную ситуацию: на ее подругу напал пьяный сожитель, и она стала между ними, чтобы защитить. И он вцепился ей в горло и начал душить. Только в этот раз ситуация развернулась трагически, и она убила человека. Мой вывод принял во внимание апелляционный суд (тогда суд назывался областной), который не согласился с тем, что обвиняемой присудили 11 лет колонии строго режима. И суд вынес решение о 2 годах и 8 месяцев. Поскольку девушка к тому времени уже два года находилась в местах лишения свободы, то через 8 месяцев она вышла из заточения.

Для меня этот случай стал поворотным: я поняла, что наука, в данном случае психология, может спасти жизнь человека. Понятно, что подсудимая уже была покорежена этой жизнью: и самим преступлением, и причинами, которые привели к трагическим последствиям, и самим фактом того, что она находилась в местах лишения свободы. Но ее судьба могла бы быть еще трагичнее. А так у нее появился шанс на новую жизнь.

“В УКРАИНЕ К ПОТЕРПЕВШЕМУ ЧАСТО ОТНОСЯТСЯ БЕСЧЕЛОВЕЧНО”

– Елена, я знаю, вы много занимаетесь вопросами компенсации морального вреда, в частности, вас интересуют дела по насилию в отношении женщин. Находят ли защиту женщины в украинских судах?

Дела о сексуальных домогательствах или сексуальном насилии – даже сейчас для Украины не являются приоритетными судебными делами. Но в Украине есть судьи, которые в судебном процессе разбираются в вопросах. И это важно отметить.

“В США никто потерпевшего человека не отторгает, а наоборот спрашивают, помимо того, что защищаются его права”

Немного отступлю от вопроса и расскажу об одном своем давнем выступлении в Кременчуге. Тогда в суде рассматривалось дело по незаконному завладению имущества в особо крупном размере. Тогда председательствующий судья обратился ко мне и попросил рассказать, что такое моральный вред.

Помню, как тогда постоянно вскакивал ответчик и вскрикивал: “Это вам не заграница – моральный вред насчитывать!”.

Но судья меня уважительно и внимательно допрашивал: и, кроме самого дела, попросил обосновать подход – что такое психическое состояние человека.

И я в холодном зале в пальто минут 40 достаточно подробно рассказывала.

Позже, закрывая процесс, судья стороне ответчика ответил: “Судья закрывает процесс, и начинает свою воспитательную функцию. На чужой каравай рот не разевай!”. И это… 1996 год. Кременчуг. Районный суд.

Уже тогда газета “Юридическая практика” на первой странице напечатала мою статью о том, что компенсация вреда жертвы в США не является побочным продуктом уголовного процесса, а является отдельным процессом.

“Не может быть, чтобы защитник переступал через этические нормы”

К слову, о США. В том же 1996 году я стажировалась в программе по судебному администрированию и правам человека в Вермонте. Нам читали лекции очень хорошие профессора из Массачусетского университета, мы также посещали суды, прокуратуру, полицию…

По моей просьбе для меня организовали возможность попасть на судебный процесс, где допрашивали подсудимого с экспертом-психологом, также были дела по обвинению в сексуальных домогательствах по отношению к несовершеннолетним и другие.

Меня особо удивило в защите работа так называемого адвоката жертвы. Его назначают, если жертва подверглась сексуальному домогательству или последовали страшные события, например, похороны, лечение и проч. Функция адвоката жертвы заключается в том, чтобы определить все нужды потерпевшего человека: лечение, моральная поддержка, материальные нужды, разрешение каких-то проблем в семье…

Замечу, это мог быть не обязательно адвокат по профессии. Главное, чтобы человек умел работать с потерпевшими, например, социальный работник. Или даже юрист-пенсионер, желающий внести свою лепту в оздоровление общества. Система поддержки жертв преступлений в Вермонте считается одной из лучших в мире.

Тогда я увидела, что никто жертву не отторгает, а наоборот спрашивают, помимо того, что защищаются ее права. Это было искреннее удивление.

В Украине же защитники по делам о сексуальном домогательстве или насилию часто ведут себя бесчеловечно: они наскакивают на жертву, оскорбляют, пытаются вывести ее из равновесия, задают вопросы, которые унижают человеческое достоинство. И суд часто никак на это не реагирует, потому что считает, что сторона имеет право допрашивать. Но так не должно быть.

Не может быть, чтобы защитник переступал через этические нормы и не уважал человеческое достоинство потерпевшего.

А таких дел по насилию в отношении женщин в Украине есть – и, к сожалению, их очень много, и они ужасны – для самой жертвы, для родителей. После такого судебного разбирательства женщины в большинстве случаев не могут оправиться.

И когда я слышу, что сделали комнату с венецианским стеклом для допросов подростков, где ребенок может чувствовать себя в безопасности и психологически комфортно, но комната не используется на полную загрузку, меня это расстраивает. Потому что деньги были вложены не для того, чтобы продемонстрировать, мол, и мы сделали такую комнату, как в Европе, а именно для поддержки несовершеннолетних детей-свидетелей и потерпевших.

“В правозащите не хватает принципиальности, не хватает четкости позиции”

“ЕСЛИ НА ПРАВОЗАЩИТУ БУДЕТ ДАВАТЬ ДЕНЬГИ САМО ОБЩЕСТВО, ТОГДА И СИТУАЦИЯ НАЧНЕТ МЕНЯТСЯ”

– Елена, вы наблюдаете развитие правозащитного общества почти 40 лет. Что важно сегодня принципиально изменить и о чем можно с гордостью рассказывать детям и внукам?

– Поделюсь своими субъективными наблюдениями. На мой взгляд, в правозащите, как и в остальной общественной деятельности, не хватает принципиальности, не хватает четкости позиции. Объясню.

Существуют так называемые три стратегии ведение дел, которые могут меняться в зависимости от обстоятельств, но и они должны быть принципиальны.

Правозащита – это всегда связь между потерпевшим человеком и государством. Есть сферы, такие как работа и семья, где государство тоже исполняет свою роль. Например, когда происходит семейное насилие или работодатель осуществляет неправомерные действия. Это тоже сфера прав человека.

Если государство придерживается ценности, – не только декларирует, но и ставит цели и их реализует, – тогда, конечно, может идти речь о сотрудничестве. Ведь слово “сотрудничество” обозначает исключительно равный вклад и абсолютное совпадение ценностей, целей и средств. Поэтому я считаю, что оно бывает в ограниченных случаях. Если бы они совпадали, то в Украине не было бы коррупции, не было бы пыток, не было бы ничего другого, что отражалось бы в решениях Европейского суда по правам человека, которых на конец 2016-го года 1106 решений. Из них считается выполненными всего лишь чуть больше 100. Для меня это самый объективный показатель, что сплошное сотрудничество с государством просто невозможно!

Общая статистика обращений от Украины – 20,5% от всех индивидуальных заявлений

Если ценности и цели заявлены государством и совпадают с представлениями правозащитников, например, закон некачественный и его нужно изменить, но власть и правозащитники видят эти изменения по-разному – можно и нужно вести переговоры. Это очень широкое поле для деятельности: мы можем ставить государству определенные условия, мы можем требовать, мы можем добиваться, мы можем идти в суды, мы можем дискутировать, призывать, проверять… И все это ведет к тому, что в переговорах представители гражданского общества могут найти точки соприкосновения с государством (по поводу реализации ценностей прав человека и свобод) и перейти к сотрудничеству.

Но также существует целый ряд случаев, когда есть брутальное нарушение прав человека государством, и тут не может быть абсолютно никаких компромиссов, а тем более – сотрудничества.

Задача гражданского общество в целом и в узком понимании – правозащита, четко понимать, где использовать какую стратегию. А не проявляя, извините, неразборчивость и делать вид, что можно сотрудничать там, где у тебя перед глазами совершаются преступления или масса преступлений.

Посмотрите статистику по решениям Европейского Суда – пытки и негуманное обращение с людьми – более 150 решений только по тем делам, которые дошли до Суда. Но ведь далеко не все люди даже в апелляции обжалуют решения, и не все имеют силы бороться – иными словами, таких случаев значительно больше!

“Для меня показательной есть атака на адвокатов прав человека со стороны государства”

К слову, для меня показательной есть атака на адвокатов прав человека со стороны государства. Так, недавно было сообщение, что адвоката-женщину при обыске швырнули на пол, ударили… Даже сам факт – и без физического насилия, – незаконного обыска адвокатов, отбирание у них досье, открытие уголовных дел на них – для меня является показательным. Это точно не та ситуация, чтобы сотрудничать в данном аспекте с государством.

Здесь нужно – мало того позиция правозащитного общества, здесь нужна позиция гражданского общества, которое говорит открыто и ясно: “Нет, такого не может быть, мы никогда не согласимся на это”. Но вместо этого мы видим атаку СМИ, которые безосновательно – даже нет еще решения суда, – обвиняют адвокатов в каких-то нарушениях, называют их преступниками, соучастниками… хотя для этого нужны веские доказательства и решения суда.

Вторым отрицательным явлением для меня является то, что до сих пор не произведена судебная реформа, что нарушаются все сроки, поставленные государством.

И это говорит о том, что общество слишком рано соглашается на сотрудничество, хотя государство не сделало пока ничего принципиального, чтобы сотрудничество состоялось.

У нас очень многие в свое оправдание заявляют, мол, нельзя вырядиться в белые одежды. На что я отвечаю: Николай Вавилов, о котором был написан роман “Белые одежды”, умер за свои принципы от истощения и зарыт где-то в общей могиле, неизвестным.

Нужно четко понимать: если есть основания для переговоров, нужно вести, чтобы добиться результата, если есть основания для конфронтации, нужно четко обозначить – это конфронтация, ненасильственная, основанная на ценностях.

Сейчас хорошее время, чтобы показать людям, что есть разные модели поведения. Что не обязательно нужно умирать за счастье, что счастья можно добиться мирными, законными средствами. Придется поработать, если нужно – научиться и изменить свои взгляды, чтобы действовать продуктивно.

Но сейчас на войне практически каждый день умирают люди за наше счастье. И вместо распространения знаний и информации о гуманитарном праве, о Женевских Конвенциях уже четвертый год идет бесплодный пустой разговор о том, АТО – это война или это что?  Это война. Лучше горькая правда, чем ложь.

– А готово ли к этому наше общество, которое не всегда берет ответственность за свои поступки?

Проблема, безусловно, есть. Но я думаю, чем больше людей будет собственниками, чем больше людей будут платить налоги, вести свои дела или организовываться в сообщества, например, объединение собственников многоквартирных домов (укр. – ОСББ) – тем общество станет более ответственным. Это в некотором смысле утопическая вещь, но она работает. Бизнес – малый, средний, большой, – всегда сражается за ту среду, где сможет развиваться. А бизнес – это не только вопрос денег, но и вопрос свободы и ответственности.

“Я верю в лучшее”

Я верю в лучшее. Я еще помню времена, когда преследовали за инакомыслие. Я помню, как мы более десяти лет, сотрудничая с Сетью Домов прав человека, мечтали и планировали, когда же такой Дом появится в Украине, и вот это уже случилось, Дом работает, все новые и новые люди приобщаются к знаниям о правах человека и формируют навыки их защиты. Хорошо, что возникают все новые и новые курсы и разнообразные программы образования, которые создают здоровую конкуренцию и улучшают качество образовательных услуг. Но только просвещения, увы, недостаточно.  

Как-то разговаривая с ныне покойным правозащитником Дмитрием Гройсманом, мы размышляли, что же делать с таким явлением, как пытки. Как можно преодолеть эту страшную напасть? И мы пришли к тому, что пока люди сами не начнут давать деньги на правозащиту, глобально не помогут ни гранты международных организаций, ни, тем более, деньги, которые выделяет государство “на развитие гражданского общества” (около двух десятков лет с грустью наблюдаю, как организации в России брали и берут деньги от государства – всегда считала это неподходящим путем в их ситуации).

Неправительственные организации должны быть независимыми в самом красивом смысле этого слова.

Если само общество будет поддерживать правозащитников – тогда и ситуация в нашей стране начнет меняться к лучшему.

Фото – Валерия Мезенцева, Центр информации о правах человека

Поділитися:
Якщо ви знайшли помилку, виділіть її мишкою та натисніть Ctrl+Enter