“Без головы даже похоронили…”, или Как живут и о чем говорят в Старой Авдеевке

На улицах Авдеевки чисто, мусор убрали и сожгли вместе с прошлогодней травой – вдоль дороги видны черные пятна от пепелищ. Кое-где местные хозяйки еще выгребают траву, местами видны небольшие костры, дым от которых ветер дергает из стороны в сторону. В целом улицы города безлюдны. Может, из-за холодной погоды, может – из-за того, что время от времени со стороны Донецка слышны одиночные выстрелы…

“ВЕСЕЛО НАМ ЗДЕСЬ, ДЕВУШКА, ВЕСЕЛО”

Старая Авдеевка – это часть города, которую больше всего задела война. В частном секторе красивые и ухоженные дома соседствуют с поврежденными или вовсе разрушенными. Лучше без приглашения не заходить во двор – здесь не любят ни украинских журналистов, ни волонтеров, с опаской смотрят на машину с киевскими номерами.

Между двумя дворами стоят двое мужчин. Один приехал к другому в гости на велосипеде. У одного спортивные штаны ниспадают на черные классические туфли или ботинки, у другого на ногах – полипропиленовые “шлепанцы”, зато на голове – шапка. Это – Николай и Николай, кумовья.

Николай с велосипедом выглядит несколько моложе, именно он начинает говорить со мной. Говорим по-русски – украиноязычным здесь не доверяют. Радио – из так называемой “ДНР”, а телеканалы лучше показывают российские, чем украинские. Поэтому российская пропаганда о бандеровцах укоренилась. На украинский в лучшем случае что-то сухо ответят, в худшем – обозвут и крикнут: “Убирайся отсюда!”.

Николай, тот, что с велосипедом, говорит, что сейчас – тишина по сравнению с адским концом января и началом февраля.

– На этой улице дом разрушило, – машет рукой налево, – и на той, – показывает в другом направлении, – но это было раньше.

– Окон нет, двери нет, сарай побит, – обиженно и устало говорит его кум Николай. – Трудно, трудно…

Из калитки выходит крепкая женщина в брюках, длинной мужской рубашке и длинной расстегнутой куртке. Обута в бурки – шитые валенки в калошах, на голове – светлый берет.

– Кто это? – тихо, но сердито, спрашивает женщина у мужчин.

– Это корреспондент, – говорит Николай в шапке. Женщина – его жена, зовут Зинаида. Она останавливается и начинает слушать рассказ кума.

– Вот мне Эдик рассказывает. Стоял он на улице – и тут ему пуля в плечо. Он ничего и не почувствовал, только смотрит – пуля навылет прошла… и торчит, и торчит кусок, – рассказывает Николай с велосипедом. Его слова перебивает далекий звук, похожий на разрыв гранаты.

– Вот, слышите, – кивают позади себя вглубь улицы все трое.

– Вчера вечером… – начинает женщина. – Вы хотя бы приехали вечером, и переночевали бы у нас – увидели, как оно, – добавляет она обиженно-сердитым голосом. – У нас ни одного окна нет! Ни крыши нет! Ничего нет! И дверей никаких, – срывается на крик. – У нас – что на улице, что в доме!

– Да хватит, – пытается успокоить ее муж.

– Да не надо “хватит”! – вскрикивает устало женщина. – Надо рассказывать, как есть! Ложишься и боишься!

– Ну боишься, да, – подтверждает ее кум.

– Все слышно! Как оно летит, куда оно летит – женщину уже не остановить… Но потом она резко выдыхает и уже значительно тише говорит: – Весело нам здесь, девушка, весело.

“ХОРОНИЛИ, ТО БАТЮШКА ЧУТЬ НЕ СИДЯ ОТПЕВАЛ, ТАК ПУЛИ СВИСТЕЛИ”

Издалека слышно новый грохот и пулеметную очередь. И Зинаида начинает кричать снова.

– Спим одетые. Вот слышите, что это делается!

– Вечером здесь громко, вот сейчас начинается… часов в три… – продолжает Николай с велосипедом.

– Вот три окна у меня, – показывает на забитые фанерой окна Николай в шапке, машет рукой во двор: – А там у меня нет окон. И трещины в палец шириной, – он, как и жена, повышает голос. – Вот кум мне помог стену сделать. Стена выбита.

– Стену полностью надо валять и новую делать, – говорит Зинаида. – А кто нам будет делать? Нам по 70 лет.

– Во дворе, оно, – говорит его кум. – Снаряд вот такой вот, – разводит руки, показывая величину мины. – Валялся во дворе недели полторы. А потом приехали и забрали.

– А на той улице, – показывает Николай с велосипедом, – снаряд разрушил дом. И у соседей дом разнесен.

– Там вся улица разнесена, – вмешивается Зинаида.

– Там потолок обвалился, стены полопались, балки вот так торчат, ничего нет живого, – продолжает мужчина. – Хорошо, что хозяйка, Люда, в Италии, у дочери, а во втором доме жили молодые, ну как жили, охраняли. Если бы они тогда были дома, их бы просто побили. А так они на “Химик” (другой район города – авт.) пошли жить. Вот недавно был обстрел – 18 разрушенных домов за раз. У Вадика попало в асфальт, кухня сгорела. У других все сгорело…

Николай с велосипедом еще немного рассказывает о том, как пулями ему выбило окна и посекло шифер. А потом говорит:

– Сегодня – годовщина.

– Моей сестры, – продолжает Зинаида.

– Голову ей оторвало, – снова говорит Николай.

– Без головы даже похоронили, – горько бросает эту фразу женщина.

– Вышло как? Мы приехали, стоим, – рассказывает кум. – Должны были 40 дней отметить (знакомому – авт.). И она говорит: я сейчас собаке сварю и пойду им помогу. И только поговорили, а они все стреляют! И как дадут сюда из миномета! А тут пришел он (родственник – авт.) и говорит: “Крестная, ложись!”. Она легла. Первый снаряд, второй в городе, а третий – просто в голову ей, и голову оторвало от туловища, оторвало.

– Как будто и не было человека! – говорит Зинаида.

– Хоронили, то батюшка едва не сидя отпевал, так пули свистели, – продолжает кум.

Они рассказывают мне, что думают, о политиках, частично переказывают новости российских телеканалов, утверждая, что это украинские военные стреляют по местным…

Спрашиваю, как с бытовыми удобствами.

– Свет дали, – говорит Николай с велосипедом. – Вот надеемся, что хоть на праздники будем со светом. То с водой, то без воды.

– Пойдем, я вас проведу, – приглашает во двор Николай в шапке. – Сфотографируете.

– Вот хоть во дворе убрали, потому что кирпич везде валялся. Думала, не выживу, при инсулинозависимому диабете, и такое, – голос Зинаиды в начале разговора был громким, сейчас в нем слышна истерика. – Кухня разбита. И все побито! Мы с мужем лепили, как ласточки, себе гнездо, а они все побили! И хорошо, что во дворе, а если бы в дом, то нас бы уже не было. Окна одеялами завешены. Всю зиму, девушка, мы при такой температуре одеялами окна завешивали. Это хорошо, что кум пенопластом нам залепил, то хоть тепло немного сохранили. А так вообще бы замерзли.

Николай в шапке приглашает меня во двор. У ворот – собачья будка. Поблизости – куча кирпича, когда-то там было какое-то хозяйственное помещение. Прямо перед ним – прикрыта доской дыра от попадания снаряда. Две белые курицы и пестрый петух деловито проходят мимо.

Вместо окон в доме – фанера и пенопласт. Окна в дощатом коридорчике забиты плотной пленкой, а вместо дверей – капроновая гардина. Сквозь шифер просвечивается небо.

Стена, к которой прижался коридор, словно помятая. В одном месте кирпичи словно пытаются пробраться внутрь дома и укрыться от снега, дождей и обстрелов.

– Вот смотри, скоро упадет, – говорит Николай.

Чуть дальше на улице – дощатый сарай. Фанера, которой обитые двери, поклевана осколками, окна затянуты черной пленкой, а на крыше сидит стайка голубей разных цветов.

– Я голубей с десяти лет развожу, – хвастается мужчина. – Слабость у меня такая.

Он продолжает показывать повреждения: забитые пенопластом окна, следы от осколков. Отсюда хорошо видна белая мешковина, такую, в которую обычно упаковывают муку и сахар. Ее прибили досками на крыше там, где осколки повредили шифер, чтобы не затекало.

– Но все равно вода течет, и потолок мокнет, – говорит Николай.

Мужчина приглашает меня в дом. В комнате, где живут они с женой, тепло от натопленной печки. На потолке – два бурых глиняных пятна, обои в том месте отпали. В комнате чисто и уютно, обстановка скромная – красный ковер на стене, бордовое покрывало на диване…

На кресло тоже брошено какое-то покрывало. И в нем, переплетенные между собой лапами и хвостами, спят трое котов. Рядом на полу лежит большая черно-белая собака. Видно, что животных в этом доме любят.

Николай продолжает рассказывать о повреждениях, а потом берет со стола в горсть конфеты и дает мне:

– На, зайчик, поминай крестную.

Я благодарю, выходим со двора. Мы прощаемся и едем прочь. А троица продолжает стоять у двора и беседовать.

“ЧТО НАМ ПРАВА ЧЕЛОВЕКА? КТО НАС ПОСЛУШАЕТ?”

На окраине города вблизи многоэтажных домов, ближе к полю, разбиты крошечные грядки. Между прямоугольниками земли – утоптаны узкие тропинки. Буйно зеленеют лук и чеснок, кудрявые кустики петрушки.

На грядках работает несколько человек. На одной – муж с женой. Говорю, что журналистка, он отказывается со мной говорить, а вот женщина, не выпуская сапу из рук, вышла “послушать”.

Женщина родилась в Брянске, более 40 лет назад приехала сюда работать в детский сад и осталась, говорит на чистом русском языке, без суржика.

– Мы же хотим пить – пьем, хотим есть – едим. А оно ж ведь дышать хочет. Надо ему воздуха дать, – объясняет, указывая на зеленые грядки.

Дочь, которая живет в Донецке, ругает ее за такие полевые работы, не только из-за обстрелов, но и потому, что у родителей уже слабое здоровье.

– Грядки немного помогают. И еще у нас пенсия у обоих, то как-то выживаем.

– А почему к дочке не едете?

– А квартиру куда? Бросить? – говорит женщина. – Разогнала нас война, кто куда. Дочь здесь была, уехала в Донецк с ребенком.

Некоторое время женщина жалуется, что из-за холодов ее огородик плохо растет, а затем добавляет отчаянно:

– А права человека… Что нам эти права? Кто нас послушает? – рассуждает она.

– Стреляют?

– Да, сейчас тише. А бывает так гремит, что земля дрожит, в доме страшно находиться. А здесь вообще невозможно. Убегаем, кто куда.

– Родит? – спрашиваю у женщины.

– Если рукастый не вырвет, и крот не поест, то и останется, – протяжно говорит женщина.

– Рукастый? – переспрашиваю.

– Люди, – смеется женщина. – Трудимся, а кто-то из окна смотрит, не хочет работать. А мы стараемся. Живой о живом думает. И хоть немного отвлекаемся от этого всего.

Женщина уже собирается идти к мужу, потому что тот машет, мол, достаточно разговаривать. Наконец спрашиваю, как зовут.

– Не надо имени. Пусть будет так, – говорит она. Ее последние слова почти не слышно за воем ветра.

%% GALLERY %%

***

Авдеевка живет от обстрела до обстрела. Здесь почти каждый знает с десяток историй о чьем-то разрушеном доме или о тех, кто погиб или наоборот – смог спастись. Причем все эти случаи дополняют чью-то историю жизни так, как браки или рождение детей. Иногда и людей здесь идентифицируют как “выживших во время обстрела в прошлом октябре / позапрошлом апреле”. Кажется, здесь готовы воссоздать хронику каждой крупнейшей атаки – до минуты.

Память о деталях со временем потускнеет, но чувство страха и беспомощности перед войной вряд ли здесь забудут.

Анастасия Федченко, специально для Центра информации о правах человека