Максим Буткевич: “Мы имеем дело с грязными вещами и, как ассенизаторы, выгребаем канализацию государства…”

Дата: 28 September 2017 Автор: Ирина Выртосу
A+ A- Підписатися

Правозащитник Максим Буткевич мозаичная фигура. Сын советских интеллигентов, который вырос в коммунальной квартире. Первое высшее образование получил на факультете философии Киевского Национального университета имени Тараса Шевченко. Позже получил степень магистра искусств, изучая прикладную антропологию в Университете Сассекса (Великобритания).

Максим с детства мечтал быть… космонавтом. Серьезно готовился – больше читая правильные книги, чем заботясь о физической форме. Но когда началась перестройка, а одновременно врачи обнаружили, что с его сердцем в Космос не летать, – пришлось изменить мечту… 

Максим Буткевич / Фото – Валерия Мезенцева

Сейчас Максим Буткевич является координатором проекта “Без границ”. Занимается защитой беженцев, переселенцев и лиц без гражданства.

Максим стремится уменьшить количество страданий. Ведь беженец, которому не предоставили защиту и он вынужден возвращаться туда, откуда бежал, или его принудительно туда возвращают – это почти всегда история страдания. Индивидуального, но огромного и страшного.

– Я обычно не называю себя “правозащитником” – это высокое звание, и его еще надо заслужить. Но если называть то, чем мы занимаемся, правозащитой – то в детстве о правозащите никто не мечтает. Это штука, которая нагружает. Мы имеем дело с ужасными, грязными вещами: преступлениями на почве ненависти, незаконными заключениями, проблемой принудительного выдворения людей в страны, где их ждут заключение и пытки, нередко – смертная казнь.

Если быть откровенным, правозащитники – это ассенизаторы, выгребаем канализацию. Но каждый раз, когда удается помочь человеку, я чувствую, что “спас чей-то мир”, – говорит Максим Буткевич.

“Каждый раз, когда удается помочь человеку, я чувствую, что “спас чей-то мир”

СДЕЛАТЬ НАИЛУЧШУЮ СИСТЕМУ ЗАЩИТЫ ДЛЯ БЕЖЕНЦЕВ

Максим, ты вместе с коллегами длительное время помогаешь беженцам и искателям убежища. Есть ли у правозащитников стратегия, как сделать наше государство более открытым?

– На самом деле в Украине очень немного организаций, которые занимаются беженцами… Общее видение мы имеем. Даже можно говорить, что ситуация улучшилась с тех пор, как мы начинали, 11 лет назад. Например, нынешний закон “О беженцах и лицах, нуждающихся в дополнительной или временной защите” – лучше, чем предыдущий документ, который действовал до 2011 года. Хотя и в действующем законе есть что менять.

Также сегодня, похоже, почти исчез решающий фактор политически мотивированного отказа в статусе беженца или дополнительной защите. Как правило, к нашей организации обращаются исключительно выходцы из стран бывшего Союза. Поэтому до 2013 года мы точно знали, что граждане Узбекистана, Кыргызстана, Таджикистана, Азербайджана, Российской Федерации или Беларуси не имели никакого шанса получить статус беженца. Только из-за того, что официальный Киев не хотел “ссориться” с официальными Москвой, Минском, Ташкентом, Душанбе… И это были отказы почти в 100%, и все – политически мотивированные.

Сегодня кому-то дают защиту, кому-то нет. И часто мы не понимаем причин отказа. Но хотя без политических заигрываний перед другими государствами…

“На сегодняшний день почти исчез решающий фактор политически мотивированного отказа в статусе беженца или дополнительной защите”

Оптимизма к изменениям добавило, когда Государственная миграционная служба (далее – ГМС) сделала шаг навстречу в ранние постмайдановские времена.

В конце февраля – начале марта 2014 года активисты и активистки, в том числе и я, удерживали оккупацию ГМС. Тем самым мы пытались не дать уничтожить документы, которые бы свидетельствовали о политически мотивированном характере предыдущих отказов в убежище.

Ведь такие отказы – это преступление, и мы, наивные, надеялись, что теперь эти преступления будут расследованы.

Только после того, как мы подписали меморандум о достижении целей оккупации с тогдашним руководством ГМС, освободили здание. Через неделю-другую состоялась встреча нескольких неправительственных организаций, которые опекались помощью беженцам, с этими руководителями.

Ключевым вопросом встречи стала реформа системы убежища. Тогда мы разработали дорожную карту, как это сделать. Очень амбициозную карту. Мы хотели, чтобы у нас была наилучшая система убежища.

Что мы имели в виду? Собственно, то же самое, чего система убежища требует до сих пор.

Во-первых, прозрачная система принятия решения о том, почему предоставили или отказали в статусе беженца.

Во-вторых, чтобы такие решения принимали профессиональные люди, которые разбираются в проблеме. Ведь отказ человеку в таком статусе часто ломает ему всю жизнь. И миграционные работники, штампуя отказы, не до конца могут здраво оценивать риски для искателей убежища.

В-третьих, существование независимой апелляционной инстанции. Чтобы у человека была возможность обжаловать решение, если оно неправомерное или некомпетентное. В составе апелляционной структуры обязательно должны быть представители общественных организаций.

Также соблюдение прав искателей убежища не на бумаге – в том числе, что касается возможности пользоваться услугами переводчика или обеспечить себя на время рассмотрения заявления об убежище.

Должен был быть проведен аудит бюджета ГМС.

Само собой, сделать все для недопущения практики принудительного возвращения беженцев в страны их происхождения. Чтобы за такие случаи виновные привлекались к ответственности. К слову, сейчас надо что-то делать с системой Интерпола. Все чаще авторитарные страны подают заявление о поиске беженца по фактически политическим статьям, замаскированным под уголовные. И если человек находится в розыске Интерпола, его обязаны задержать. А это использует против своих оппонентов Таджикистан, например. И Российская Федерация, Казахстан…

Мы понимали, что наш план очень амбициозный. Понятное дело, что его положили под сукно, потому что “у нас война, а вы тут со своими беженцами”. Тогда же переговоры были возможны лишь из страха перед общественностью. И для нас это печальный урок Майдана: то, что чиновники начинают говорить с гражданами и выполнять обещания тогда, когда боятся. Боятся, что к ним придут парни и девушки в балаклавах и с бейсбольными битами, пусть даже они и говорят на четырех языках. Когда же страх прошел, мы снова услышали – “а кто вы такие?”.

“Чиновники начинают говорить с гражданами, когда боятся, что к ним придут парни и девушки в балаклавах и с бейсбольными битами, пусть даже они и говорят на четырех языках”

– Вокруг беженцев немало стереотипов. Часто приходится убеждать не только государство, но и общество, что беженцы – не грязные, не приносят никаких инфекций, не забирают работу или места в детских садах…

– Помнишь притчу о младенцах, которых чудовище бросало в реку? Человек спасал одного-двух-трех младенцев, которых несло по течению – и стал таким, наконец, озабоченым и уставшим, что у него не было времени пойти посмотреть, кто же тех младенцев бросает в реку.

У меня часто ощущение, что правозащитное сообщество часто занимается спасением “этих младенцев”, что, конечно же, нужно. Надо спасать людей, останавливать пытки, освобождать незаконно осужденных, надо, надо… Но за потоком вызовов не остается уже времени на какие-то стратегические решения, а тем более на развернутую информационную кампанию для развенчания стереотипов.

Украина одна из тех стран, которая должна бы быть гостеприимной к беженцам, уже хотя бы учитывая собственную историю. Много знаковых фигур ХХ века, которые остались известными в литературе, – беженцы. Елена Телига, Олег Ольжич, Иван Багряный, который, кстати, написал письмо “Почему я не хочу возвращаться в СССР”, где называл себя беженцем.

И не только литераторы… В конце концов – политики (если не думать, кто из них совершал военные преступления): от Петлюры до Махно, от украинских коммунистов до Дмитрия Донцова, у которого был “нансеновский паспорт” – официальный документ беженца…

Поэтому лицемерие говорить, что для нас история беженцев – это что-то далекое, не про нас и почему мы должны их принимать. Мы не имели бы и половины своей истории, литературы ХХ века, если бы украинцев-беглецов не принимали другие страны. То же самое касается и многих других народов, с которыми вместе мы создаем сокровищницу мировой культуры.

Но об этом в СМИ почти не говорят. Разводится лишь тема, что беженцы – какие-то сирийцы, которые пришли к нам, в нашу Европу. Давайте начнем с того, что беженцы – это мы.

“Лицемерие говорить, что для нас история беженцев – это что-то далекое, не про нас и почему мы должны их принимать”

“ОДНО НАПАДЕНИЕ, ОДНА ОСКВЕРНЕННАЯ МЕНОРА ИЛИ ПОДОЖЖЕНАЯ МЕЧЕТЬ – ЭТО НА ОДИН БОЛЬШЕ, ЧЕМ НАДО”

С темой беженцев нередко переплетается проблема преступлений на почве ненависти, особенно, если беженец извне как-то отличается от “типичного украинца или украинки” по цвету кожи, языку… Об этом также умалчиваеся. Потому что “не время” или лучше не будить лихо, пока тихо? Что говорит статистика преступлений?

– На самом деле все сложнее… – Здесь мой собеседник улыбнулся и поделился, что друзья иногда называют его “Макс #НаСамомДелеВсеНемногоСложнее Буткевич”. А потом продолжил:

– В свое время правоохранители и чиновники спекулировали на том, что сравнивали ситуацию с преступлениями на почве ненависти в Украине и России. Не следует этого делать. Даже теперь, когда в России пересажали основных нацистских деятелей (или они погибли), и осталась их горстка, – все равно в России ситуация очень плохая, а до недавнего времени была, наверное, самой худшей в Евразии. Поэтому сравнивать – это говорить “а у нас не так все и плохо…”.

Государство Украина не ведет статистику. А те данные, которые собирают общественные организации с 2006 года, – это не о том, что произошло, а о чем стало известно. У нас до сих пор остается проблема несообщения пострадавших о таких преступлениях из-за страха, недоверия или безнаказанности со стороны правоохранителей.

Самым опасным для Украины было время между 2006 и 2009 годами. Тогда произошел резкий рост преступлений на почве ненависти, увеличение жестокости. Тяжкие телесные преступления или даже умышленные убийства совершались с применением оружия, нападали на женщин, которые были без сопровождения мужчин, убивали мужей на глазах у жен – а для этого нападающим нужно преодолеть определенный психологический барьер…

Ситуация стремительно развивалась по российскому сценарию, разве что с “отставанием” на несколько лет. Эту тенденцию, к счастью, удалось переломить.

Сейчас речь не идет почти никогда об умышленных убийствах. С последнего из кричащего, что у всех на устах, – убийство одного из авторитетных людей ромской общины на Харьковщине. И там надо разобраться, насколько мотив ненависти присутствовал по этническому признаку. 

“Ситуация ненависти развивалась по российскому сценарию, разве что с “отставанием” на несколько лет. Эту тенденцию, к счастью, удалось переломить”

С другой стороны, в Украине растет количество случаев вандализма: нанесение символов или разрушение еврейских кладбищ, памятников Холокоста, зданий, ассоциированных с исламом…

Я опасался, что ситуация в Украине могла быть хуже, учитывая состояние войны и количество оружия на руках, в том числе у активистов крайне правых движений.

Но даже то, что происходит, не расследуется. К примеру, об осквернении мемориала жертвам Холокоста на территории бывшей синагоги в Ужгороде. Я не занимался специальным расследованием того, кто это сделал. Тем не менее – уже скоро после того, как приехал в город, понял, что для получения этой информации даже расследование проводить не надо. Это, похоже, знают все, включая полицию. Но об этом не хотят лишний раз говорить.

“Преступления не расследуются даже если есть видео нападений и злоумышленники не скрывают своих лиц”

 

То же касается нападений на политических оппонентов или тех, кто выражает иную точку зрения. Например, любые левые “неформатные” меры.

Также традиционно объектами нападения становятся ЛГБТ-акции. Это то, что произошло в Центре визуальной культуры в Киеве, избиение девушек в Харькове, которые вышли на флешмоб за разнообразие, или срыв акции 8 марта в Ужгороде.

Такие нарушения не расследуются – даже если есть видео нападений, даже если злоумышленники не скрывают своих лиц или заявляют о своих “победах” на сайтах. Нередко нарушения происходят при полном попустительстве полиции.

В СМИ точно не надо генерировать негатив. Но это то, что есть. Одно нападение, одна оскверненная менора или один коктейль Молотова, брошенный в мечеть, – это на один больше, чем надо. А у нас не один, и не два, и не три… И об этом следует информировать – без истерии, взвешенно, спокойно. Когда будем обсуждать публично эти болевые точки, тогда и реакция общества на эти проблемы изменится.

“АВТОРИТАРНАЯ, ШОВИНИСТИЧЕСКАЯ, КСЕНОФОБСКАЯ УКРАИНА МНЕ НЕ НУЖНА…”

– Нынешней Украине легко пересечь границы национализма, нацизма, фашизма?

–  Опять не все так однозначно. Крайне правые, которые опираются на фундамент ксенофобии и дискриминации прежде всего по этническому признаку, и не только – в Украине все-таки не популярны. Но их популярность, в некоторой степени, возросла. Ясно, что у нас сейчас не ситуация Майдана. Поскольку тот Майдан, в котором я принимал участие, был горд осознавать себя не только украинским, но и разнообразно религиозным, этническим, языковым, культурным. И хотя видимы были сторонники крайне правых идей – они составляли очень незначительную долю.

Впрочем, можно было предсказать рост популярности взглядов, построенных на враждебности по этническим признакам. Потому что у нас война. И отношение к врагу, который тем более этнически отличается, может наложиться на отношение к целой этнической группе. Это везде так. И мы не уникальны. Хотя утверждать, что популярность националистических взглядов стремительно распространяется – я бы не стал.

“Там, где вчера было 50 оттенков серого в политических взглядах, сегодня – лишь два цвета”

Но чем дольше длится нынешняя ситуация, то черно-белее становится картинка для все большего количества людей. И определенный сдвиг к национализму как агрессивно-ксенофобской идеологии происходит.

Более того – это идеологический ресурс, который используют. И отчасти это делает и украинская власть. Чисто из прагматических соображений.

Речь не идет о том, что руководители Украины – националисты. Ни в коем случае. Но аргументы о “национальной безопасности”, “традиции”, и вообще нации как основе государства, позволяет ограничивать много прав и свобод – в частности, свободу выражения взглядов.

В результате мы имеем запрет социальных сетей, административные, уголовные дела по блогерах, фактически вредную (вместо эффективной) систему, которая блокирует ввоз книг из России, абсурдные решения под флагом “декоммунизации”.

Из-за войны часть людей вынуждена замолчать, но ведь не прекращает думать. И это плохо, даже если кто-то из них имеет, как по мне, дикарские взгляды. А нам следует учиться слушать и неприятные мысли. Не принимать, а только слушать. Да и это требует более или менее интеллектуального мужества. Так же, как и говорить непопулярные вещи.

Вместе с тем не следует забывать о роли Института национальной памяти, который пытается стать идеологическим отделом Украинской государственной машины. А по сути, насаждать определенную идеологию.

Для меня проблема не в том, что там работают люди, которые придерживаются иных взглядов, чем я. Но это – не только исследовательский и популяризаторский институт, но и орган исполнительной власти, о чем часто забывают. И насаждение определенной идеологии, пусть и в мягкой форме, является угрожающей тенденцией.

Я думаю, мы далеки от даже призрачной тенденции, что в Украине утвердится какая-то агрессивно-ксенофобная идеология как господствующая. Но медленные сдвиги происходят. И в какой-то момент можно не заметить, как пересечем границу, которая отделяет свободные сообщества от несвободных.

Со времен Майдана у многих из тех, кто принимал в нем участие, а позже – сопротивлялся иностранной агрессии, остается желание создать Украину свободных людей. И если, учитывая войну, мы делаем страну немного менее свободной, чтобы потом она снова стала свободной. Нет, это “потом” никогда не наступит.

При таких обстоятельствах Украина должна быть не просто свободных, но и смелых людей.

“Украина должна быть не просто свободных, но и смелых людей”

– А что с патриотизмом? Ребята, которые едут в АТО защищать свою страну, искренне верят в свои идеалы. Мне также важно жить не просто в части мультикультурного мира, но и чувствовать страну, людей в ней…

– Патриотизм – это инструмент. Скажем, как молоток: им можно и дом построить, а можно и человека убить. С другой стороны, всегда есть латентная опасность в использовании патриотизма. Недаром есть выражение, что когда государство начинает называть себя Родиной – оно готовится к войне…

Одна из манипуляций: государство, приравнивая себя к стране, к обществу, делает себя наивысшей ценностью. Скажу, возможно, непопулярную сейчас вещь. Это неправильно! Государство не может быть наивысшей ценностью.

Во-первых, государства как отдельного объекта, ценности, цели не существует. Не создавайте себе кумира. Есть люди, есть сообщества, они живут или сосуществуют рядом на определенной территории, выстраивают свое настоящее и будущее совместными действиями – и это есть наша Родина, и мы так ее ощущаем.

Государство – это форма организации этих процессов, набор инструментов, институтов, которые упорядочивают механизмы принятия решений, механизмы власти. И не более. Если вместо человека государство становится наивысшей ценностью – человеку, конкретному человеку, от этого может быть очень плохо.

“Однозначно, нужно бороться за Украину свободную, солидарных людей”

Во-вторых, иногда следует смотреть на ситуацию с исторической перспективы. Государство как явление возникло в определенный исторический момент и… исчезнет в определенный момент. И даже в течение своего существования: то государство, которое было во времена гетманов, – совсем другое, чем то, что сейчас.

Нынешняя Украина все-таки формируется на понятиях гражданства, граждан и народа как носителя власти. А такие предпосылки формирования государства появились лишь в конце ХVIII века, и кто знает, может, в ХХII или ХХIII веке закончится.

Сводить преходящее историческое явление на пьедестал наивысшей ценности, во имя которого нужно убивать и умирать – штука достаточно опасная. Понимаю, что это звучит непопулярно. В то же время, не означает ли это, что я не считаю нужным бороться за Украину и защищать Украину? Ни в коем случае!

Другое дело, что – скажу еще одну непопулярную вещь – мне, лично, не нужна любая Украина. Независимая любой ценой, независимая просто, чтобы была независимая, а там посмотрим.

Мне нужна Украина как страна свободных людей, как проект, как общество, и наше движение к идеалу, где на этой земле все смогут жить без страха. Независимо от того, кем они являются и какие мысли выражают. Если этого не будет, если это авторитарная, шовинистическая, ксенофобная страна – то мне она не нужна.

Патриотизм в государственной версии призывает к борьбе за любую Украину, а чаще всего – для обеспечения существования государственного аппарата. И в этом опасность.

Но, однозначно, нужно бороться за Украину свободную, солидарных людей.

– Максим, правозащита – это всегда эмоционально. Не проще ли было остаться журналистом ВВС, жить в центре Лондона и наслаждаться жизнью?

– Из ВВС я не мог не пойти. Я имел фиксированный контракт на 18 месяцев без возможности его продлевать. Другое дело, что продления я не очень и хотел. ВВС – прекрасная школа. Стандарты журналистики ВВС для меня до сих пор очень важны, на них стоит ориентироваться.

Работать в корпорациях, где над тобой иерархия – интересно, но мне ближе сети, состоящие из небольших мобильных групп.

Нельзя сказать, что оставив ВВС, я стал резко правозащитником. Проживая в Лондоне, я занимался активизмом альтерглобалистского характера. Затем в Брайтоне я был частью сети оппонентов саммита Большой Восьмерки, участвовал в акциях протеста.

“В какой-то момент я понял, что не смогу совмещать и журналистику, и активизм. Нужно было выбирать”

История моего активизма значительно длиннее, чем история моего привлечения к журналистике. Еще в подростковом возрасте я включался в борьбу за независимость Украины. Затем студентом вернулся к общественно-активистской жизни в анархистской среде…

Другое дело, в какой-то момент, работая на Интере, я понял, что не смогу совмещать и журналистику, и активизм. Нужно было выбирать. И в тот момент, а это был 2009 год, ответ на вопрос, что выбрать, был очевиден.

Я понимал, почему участвую в создании “Без границ”, почему мы помогаем беженцам, почему мы отстаиваем права разных людей. И стремился вместе со многими коллегами, знакомыми и нет, повлиять на ситуацию не только в Украине. А глобально сдвинуть мировую систему в сторону более человеческого, более человечного сценария развития.

Фото – Валерия Мезенцева, Центр информации о правах человека

Поділитися:
Якщо ви знайшли помилку, виділіть її мишкою та натисніть Ctrl+Enter